Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ] - Николай Александрович Баранов

На четвертый решил, что находники убрались из селища, собрал в мешок все, что могло пригодиться, и с утра пораньше двинулся в путь. Добрался до места к полудню. Булгары не стали жечь домов, видно боясь встревожить дымом окрестные селения. Тоже хотели застать их врасплох. Между домами и внутри них лежали трупы. Уже вздувшиеся и почерневшие на летней жаре. Булгары ушли совсем недавно, судя по свежему конскому навозу. Скорее всего, этим утром. Ратьша шел по главной улице, с ужасом узнавая в обезображенных тлением телах, былых знакомцев. На площади у священных столбов лежали трупы старейшин со следами страшных пыток. В дальнем конце улицы показалась знакомая фигура, двигающаяся ему навстречу. Мамка! Парнишка подбежал к последней родной душе, обнял, уткнулся лицом Мелании в грудь и зарыдал.

Оказалось, что той страшной ночью перебили и похватали не всех. Уцелело около трех десятков селян. Вскорости все они собрались в селище. Убитых похоронили, дома подожгли, а жить перебрались в последнюю уцелевшую при набеге ивутичскую весь. Однако Ратьша здесь больше оставаться не мог. Душа просила иного, и он решил идти в Пронск к родне по отцу, а потом, может, в Рязань. Простился с мамкой, взял припасов на дорогу и ушел. Лесами добрался до Оки, а потом с купеческим караваном до Рязани. Здесь пробился к своему крестному — епископу Фотию, был им признан и пристроен ко двору Великого князя.

Лес расступился, и трое спутников выехали на большую дорогу, ведущую из Рязани в Пронск. Дорога была хорошо наезжена. Ею пользовались и зимой и летом. В основном смерды из окрестных сел и весей, везущие плоды своего труда на рынки Рязани и Пронска. Торговые гости предпочитали двигаться по реке. Можно было и Ратьше двинуть до стольного града по Проне. Благо у причала внизу под береговым откосом качалась на речных волнах вместительная, быстроходная лодья. Но так получалось дольше — речные изгибы изрядно удлиняли путь. Опять же, хотелось размяться верховой ездой после трех дней пирования. И, ко всему, боярин не любил плавания на судах: скучно, тело ленится, теряет упругость, ну его…. То ли дело — скачка!

Дорога была сухой. Осень пока дождями не баловала. Потому встали стремя в стремя, чтобы не глотать пыль, от едущего впереди. Коней пустили крупной рысью. Изредка попадались смерды на телегах, видно, едущие с торга. Расторговавшиеся смерды, принявшие чарку другую, резво гнали своих лошадок к дому, спеша порадовать городскими гостинцами домочадцев.

Попробовали вдвоем с Могутой снова порасспросить гонца, и так толком ничего от него не узнав, опять замолчали. Снова мысли Ратислава вернулись к погибшей матери. Незадолго до той страшной ночи она поднесла ему последний свой дар. Колдовской. Обряд этот, передавался в княжеском роду ивутичей от матери к дочери издревле. Еще с тех времен, когда главными в племени были женщины. Но колдовство это действовало только на мужчин. Любимых мужчин. Стоило оно женщине весьма недешево. Сейчас, по прошествии времени, Ратьша был почти уверен, что гибель Аршавы и стала ценой этого колдовства.

Тогда мать подняла его среди ночи. Не понимающий спросонок, чего от него хотят, Ратьша, тем не менее, послушно пошел за ней и еще четырьмя жрицами племени в лесную чащу по едва заметной тропинке. Шли долго. Полная луна на безоблачном небе светила так ярко, что шли, не зажигая факелов. Наконец добрались до оврага с обрывистыми известняковыми стенами, позеленевшими от вечно стоящей здесь сырости. В одной из стен чернел вход в пещеру. Женщины запалили прихваченные факелы и двинулись вглубь подземелья. Ратислав шел в середине сразу за матерью. Узкий, спервоначала, коридор потихоньку расширялся и вскоре открылся в огромный подземный зал, потолок которого терялся в темноте. Дошли до его середины. Здесь с потолка свисали две огромные каменные сосульки, сочащиеся водой и достающие почти до пола. С пола навстречу им тоже росли сосульки. Когда-нибудь они должны будут срастись и образовать колонны, соединяющие пол с потолком. Рядом с сосульками на гладком, отполированном за сотни лет ногами полу, на каменном постаменте стояла громадная каменная чаша. Мать подошла к ней, протянула факел, и из чаши ударил язык огня, на миг почти полностью осветивший громадный подземный зал.

«Ничего не бойся», — шепнула Аршава в ухо оробевшему сыну. Ратьша немного взбодрился. Но бодрость куда-то улетучилась, когда помощницы матери достали веревки и начали привязывать его между каменными сосульками. Левые рука и нога к одной, правые к другой. Потом, когда они страшными серповидными ножами срезали с него всю одежду, парнишку начала бить крупная дрожь. Снова подошла мать, уже успевшая переодеться в какие-то звериные шкуры. Голову ее венчал медвежий череп без нижней челюсти. Опять наклонилась к Ратьше, обдав запахом затхлого, взявшегося плесенью меха. Снова шепнула: «Не бойся…». Четыре жрицы, тем временем, достали откуда-то бубны и застучали в них. Сначала еле слышно, потом все громче. Мать закружила в жутковатом танце вокруг пылающей чаши. Потом запела на древнем священном языке ивутичей. Ратислав знал его плохо. Конечно, он немного походил на нынешний, но именно, что немного. Через пятое на десятое парнишка понимал о чем поет Аршава. Она призывала священный огонь своего народа наполнить тело сына и сделать его неуязвимым для всякого боевого железа. Пела мать долго. Ратьша за это время успел успокоиться и начал с интересом оглядываться по сторонам. Похоже, его привели в древнее тайное святилище ивутичей, о котором среди ребятни ходили страшные рассказки. Некоторые говорили, что там даже совершают человеческие жертвоприношения. Вспомнив о таком, Ратьша опять задрожал.

Мать закончила пение. Встала у огненной чаши. Жрицы передали ей большой глиняный кувшин. Она поставила его на широкий край чаши, рядом с пламенем. Достала из под шкур, в которые была одета, мешочек, пошептала над ним. Потом распустила завязки, достала из него щепоть черного порошка и бросила в огонь. Пламя вспыхнуло чуть ярче, потом опало, но из красного стало голубым. Следующую щепоть Аршава бросила в кувшин. Пошептала над ним, бросила еще. Опять пошептала. Добавила третью. Замолчала. Замерла, словно прислушиваясь к чему-то. Выпрямилась. Кивнула ближней жрице. Та вынула из поясных ножен нож с очень тонким лезвием. Подошла, протянула его ивутичской княгине. Мать взяла нож в правую руку. Левую протянула жрице. Та закатала рукав, обнажая руку до плеча. Потом сильно сжала ее выше локтя, так, что вздулась и стала хорошо видна вена на локтевом сгибе. Не колеблясь, мать полоснула ножом по вене. Обильно хлынувшая кровь потекла по руке. Аршава опустила ее над кувшином. Кровь черной